Михаил Прохоров: «У России есть два мощных драйвера роста»

Издательский дом «Коммерсант» опубликовал пространное интервью с известным российским предпринимателем Михаилом Прохоровым, выдержки из которого мы предлагаем вашему вниманию.
- В 2001 году вы как-то вдруг перестали быть банкиром и уехали в Норильск, стали производственником. Что с вами произошло тогда?
- Это не со мной произошло, это со страной. Тогда, знаете, за три года до того случился дефолт, и банки в результате перестали быть пупом земли, а центр всего переместился в промышленность. А я люблю быть в центре. Были в центре банки - был банкиром, пошло производство - стал производственником. 
- А чего ждали три года? 
- Три года разгребал завалы. В 2000 году, как вы помните, мы с огромным трудом реструктурировали ОНЭКСИМ-банк и объединили его с Росбанком. Это была самая тяжелая в моей жизни работа, наверное. Потому что у нас огромные были репутационные потери в кризис. А в итоге мы со всеми договорились, рассчитались и репутацию не потеряли.
- Это с политикой связано? 
- Нет, это раньше началось. Это, я так думаю, нынешний менеджмент действует. Там на самом деле в народе сейчас есть миф, что при мне было все прекрасно. Я-то не обольщаюсь по поводу этого мифа и не расстраиваюсь оттого, что его пытаются развенчать. Потому что такое мифотворчество в Норильске обычное дело. Просто там среда такая тяжелая: проходит два года, а в Норильске это как десять лет. Я тоже сталкивался с обожествлением своего предшественника, и мне это тоже мешало. Правда, черного пиара я ему не делал, старался иначе действовать - социальные программы там всякие, экология... Но и текущий менеджмент я понимаю: зачем состязаться с мифологией, когда мифологию можно пригасить? 
- Вы думаете, ваши программы дали позитивный результат - в экологии, например? 
- Сделать из Норильска Швейцарию невозможно. Там проблема в том, что за год производство выбрасывает почти 2 млн тонн серы, которую утилизировать дорого и деть потом некуда. Экономически более оправданно - сделать комплексную систему, в которой часть серы утилизируется, часть выбрасывается за пределы города, а часть экспортируется в виде полупродукта для переработки в другие страны и регионы. Мы этот процесс системно начали и даже приобрели современный завод в Финляндии. Но в целом программу не закончили - коллеги, если захотят, завершат или сделают свою программу. Решать все равно надо. В Норильске я активно спортом занимался - помню, бегу я эстафету, а тут очередной выброс случается на предприятии. Лихо, я вам скажу, пришлось! 
- Могу представить... 
- Но там и смешные вещи были. Например, как только мы установили новые фильтры, в определенную часть города стали возвращаться комары. И жители начали жаловаться. Или вот история замечательная с «вредниками»... 
- «Вредники» - это кто на вредном производстве работает? 
- Точно, кто газом дышит, и у них особый статус, надбавки, все такое. Мы в первую очередь стали устанавливать специальные экологические системы в их цехах. Газа меньше - надбавки, соответственно, сократились. И тут же в оборудовании стали часто находить по паре напильников. Раз починили систему - снова ее ломают, еще раз починили - опять сломали. Я тогда пошел встречаться с «вредниками». Рассказываю про экологию, про планы. И обещаю им, что их зарплаты не пострадают. И тут мне один серьезный такой мужчина говорит: «Слушай, сынок, ты что, не понимаешь? Я «вредник». Я газом могу несколько часов дышать. Дольше всех. Вот этот мужик - он номер два, а вот номер три. А ты через несколько минут упадешь». То есть этот разговор был не про деньги, эти люди - они самураи. У них своя культура, и ее надо уважать. Это такая важная вещь про жизнь, что не всегда решение правильное является понятийно верным. 
- Философская история. И о чем договорились? 
- Договорились, что потихоньку отправляем наиболее крутых «вредников» по их желанию на пенсию с доплатой по корпоративным пенсионным программам. А уже новый рабочий приходит на обычное рабочее место. Уже не на вредное. 
- Сколько вы там жили безвыездно? 
- Если посчитать все вместе, то за шесть лет я был там где-то полтора-два года. Почти треть времени. Может быть, сентиментально прозвучит, но расставаться с Норильском тяжело было. Энергетика особая в городе, такой больше нигде нет. 
- И где вы теперь сверхзадачу видите - в политике или в бизнесе? 
- О политике сейчас ничего не скажу. Но все равно где - в политике или в бизнесе - я вижу сверхзадачу одинаково: менять среду. В целом надо среду менять. 
- Сейчас многие думают о том, чтобы поменять среду, но это в смысле эмиграции в основном. 
- Нет, не в этом смысле. Я-то остаюсь в любом случае.
- Из 17 активов, которые сейчас находятся в вашем портфеле, большинство практически не имеют отношения к традиционным отраслям. Что для вас является главным принципом в новых проектах? 
- Я бы не сказал, что я против традиционных отраслей. У меня «Полюс Золото» есть - вполне традиционная отрасль. ... есть компания «Интер-Гео» - очень интересная и перспективная, к 2016 году она должна выдать первый металл. Что-то обязательно должно быть в производственных активах, и в кризис нельзя сильно сокращать производственные мощности и персонал, так как сразу резко уменьшается мультипликатор. Вообще, наличие сильного производства - это фактор стабильности. Вот, например, в Германии 30% населения занято в промышленном производстве, и она легче всего пережила кризис. 
Нужно также развивать сервисный бизнес, который в нашей стране еще недостаточно развит. При этом важно понимать, говоря о сервисной экономике, что в мире порядка 20% людей по своим психическим качествам не могут работать в сервисной сфере в принципе. Они готовы работать на заводе - есть привычка, навык, своя корпоративная культура, к которой она привыкли. А в нашей стране этот процент больше, у нас ближе к 40% людей в сервисе не готовы работать, включая госаппарат. То есть я за диверсификацию. И хотя бы 20% активов должны находиться в кэше или в состоянии, близком к кэшу, чтобы в тяжелый период помочь своему бизнесу, если рынки капитала закрыты. Это уже не раз случалось на моей практике, а в период кризисов случается периодически. И можно в этот момент поглотить задешево конкурента. 
- Но обычно крупный бизнес не вкладывается в инновационные отрасли. Ваше стремление к инновациям - это имиджевые шаги или прагматические? 
- Я все делаю прагматично. Даже имидж (смеется). Но вообще я об имиджевой части не сильно беспокоюсь. Я был бы очень рад, если бы мы начали потихонечку излечивать наш национальный комплекс, что мы ничего не можем сделать. Это важно для всей страны. Но то, что бизнес не вкладывается в инновации,- это понятно. До того момента, пока инновации не станут способом выживания предприятия, то есть на микроуровне, этот посыл власти так и останется посылом. То есть нужна конкуренция. А у нас конкурируют между собой в разных секторах естественные монополии, и в результате все инновации имеют в основном PR-эффект. Они случаются, инновации, но в виде личных амбиций отдельного руководителя или создателя нового штучного, уникального проекта. Вот я приведу положительный пример. Любому губернатору сейчас в принципе нет никакого смысла развивать у себя на территории производство. Потому что если он сидит на трансферте, то те деньги, которые он заработает на открытии нового завода в виде налогов, у него вычтут из трансферта. Но все равно возникают губернаторы, как Артамонов в Калуге, которые считают своим долгом развивать. И он на свой страх и риск взял кредиты и создал кластеры, построил инфраструктуру и фактически делает российский Детройт. 
- А вы «Ё-мобиль» тоже на страх и риск делаете? 
- Ну моя мотивация посильней, чем у Артамонова. У меня амбиции тоже, конечно, но и заработать очень хочется. 
- Чем вы руководствуетесь при выборе новых проектов? 
- Главный принцип - возможность сделать крупный бизнес. Проекты, которые не имеют шанса выйти на капитализацию 1 млрд долларов, для меня принципиально неинтересны. 
- И вы считаете, что проект «Сноб» тоже выйдет на миллиард? 
- Сначала они на самоокупаемость должны выйти. Если дальше продолжить слияние и поглощение, то да, выйдет. У меня другие активы есть в СМИ, РБК например, имеет огромный потенциал. 
- Что позволяет вам верить в российскую экономику? Вы надеетесь на политические перемены, которые сделают экономику эффективнее, или рассчитываете сами осуществить эти перемены?
- Я считаю, что изменения неизбежны, чем бы лично я ни занимался. И верю в то, что они будут позитивными. Хотя в принципе может выйти и наоборот. Но я буду работать, чтобы эти изменения были позитивными. Да на самом деле нам не очень много нужно, чтобы эффективными стать. Я серьезно. Потому что у нас сейчас есть два мощных драйвера роста. Да, сейчас мы, как и много раз в нашей истории, зависли между Востоком и Западом. В Европе, у которой много сложностей, высокая производительность труда и высокие социальные расходы. В развивающемся мире низкие социальные расходы и быстрорастущая производительность труда. У нас производительность труда крайне низкая, а социальные расходы высокие. В условиях глобального кризиса у нас опять появился шанс перестать быть "островом невезения". Во-первых, у нас практически нет современной инфраструктуры и мы можем построить сразу инфраструктуру будущего, новейшую. Во-вторых, у нас настолько низкая производительность труда, что ее на первом этапе довольно легко повысить. Просто надо ставить амбициозные задачи.