Норвежский натиск на северо-восток

Памяти Ю.А.Квицинского посвящатеся
А.М.Орешенков
Совместное заявление министров иностранных дел России и Норвегии по вопросам разграничения морских пространств и сотрудничества в Баренцевом море и Северном Ледовитом океане, сделанное 27 апреля 2010 г. во время визита в Норвегию Президента России Д.А.Медведева, похоже, должно положить конец многовековой борьбе между Россией и Норвегией за арктические пространства, площадь которых намного превышает миллион квадратных километров, а прогнозные нефтегазовые ресурсы, находящиеся в их пределах, составляют порядка 3-4 % мировых запасов.
В этой связи вызывает интерес вопрос о том, кто выиграл, а кто проиграл в этой борьбе. Для этого необходимо обратиться к истории определения государственной принадлежности сухопутных пространств, режиму пространств в зоне действия условий договора о Шпицбергене и правовым основам разграничения морских пространств на Крайнем Севере Европы.
Нынешние приморские сухопутные территории Скандинавского и Кольского полуостровов, выходящие к Норвежскому и Баренцеву морям, издревле были заселены саамами. Этот народ, вероятнее всего, начал заселять их в IV тыс. до н. э. Территория его проживания простирается от центральной Норвегии и Швеции через северные области Финляндии до Кольского полуострова. Этот народ, сохраняющий до сих пор традиционный образ жизни, не создал своего государства, в результате чего его история в течение последних полутора тысячелетий представляла собой медленное отступление под натиском других народов.
С IX в. норвежцы начали облагать саамов регулярной данью. Позднее к норвежцам присоединились шведы, финны, карелы и русские. Продвижение сначала норвежцев, а позже новгородцев - на север, к Баренцеву и Белому морям, вглубь Лапландии и на Кольский полуостров вело к неизбежным столкновениям между ними с применением оружия. Однако периодические вооруженные стычки так и не переросли в завоевательные войны. Этому мешали редкость поселений, непригодность большей части земель для обработки, двухмесячная полярная ночь и полукочевой образ жизни саамов. Норвежские сборщики дани добирались до восточной окраины Кольского полуострова, а русские - до северо-западных рубежей Финнмарка и даже Тромса и Нурланна, т.е. до Тюс-фьорда (к югу от современного Нарвика). Область проживания саамов-двоеданников получила у норвежцев название «felles distrikt» - «общий район».
Многовековой спор между двумя соседними народами по поводу этой области начался приблизительно в XIII веке с вооруженных столкновений, а затем перешел в стадию дипломатических переговоров, заключения договоров, нарушения последних, взаимных угроз. Первый такой договор между Новгородом и Норвегией был заключен еще во времена Александра Невского в 1251 г., а второй - в 1326 г. В 1478 г. Новгород пал под напором Московского княжества, а в 1536 г. Норвегия превратилась в датскую провинцию. Как только в споры по поводу «общего района» вмешалась могущественная в то время Дания, дело приняло весьма невыгодный для Московского государства оборот.
Если до этого времени вопрос сводился к тому, где в «общем районе» проходит граница обложения данью, то датчане поставили вопрос о государственной принадлежности этих пространств. Чтобы отстаивать свои претензии Дания пустила в ход все свое дипломатическое искусство, в частности, она отыскивает старые документы, толкует их в свою пользу, пользуется слабым положением противника и т.д. Россия при защите своих интересов силой брала верх, но уступала датчанам в тактических действиях.
В 1595 г. Московское государство, заключив Тявзинский договор со Швецией, уступило ей Финнмарк, составлявший 2/3 «общего района». По этому договору граница проходила по Нейден-фьорду. В результате Кальмарской войны 1611-1613 гг. Дания заставила Швецию отказаться от приобретенных от Московского государства прав на Финнмарк. В период Великой смуты Московское государство не имело возможности весомо ставить вопрос о восстановлении своих прав на утраченную область, а затем вообще перестала ставить его перед датчанами.
Многовековой спор между Россией и Норвегией относительно земель у Баренцева моря завершился в первой половине XIX века. К тому времени площадь «общего района» составляла порядка трех тысяч квадратных километров. В 1825 г. была проведена демаркация границы в этом районе, утвержденная Конвенцией «О границах между Россией и Норвегией в лапландских погостах», которую Россия и Шведско-норвежская уния подписали в 1826 г.
Российскую часть комиссии по демаркации возглавил подполковник Валерьян Галямин. Хотя часть спорного района должна была войти в состав Архангельской губернии, представители ее администрации для участия в работе комиссии приглашены не были, что отрицательно сказалось на результатах разграничения для России. На прилагаемых картах видно, что практически весь «общий район» в том виде, как его представляли себе норвежцы, отошел к Шведско-норвежской унии. В краткой биографии Галямина на сайте «Музей декабристов» говорится, что он «за отличное исполнение этого поручения получил (от короля шведского) 2 тыс. руб., орден Меча и бриллиантовую табакерку».
Архангельское генерал-губернаторство, недовольное проведенным «дележом», настаивало на пересмотре соглашения. Такая попытка, предпринятая российской стороной в 1830-х годах, успехом не увенчалась. Но она явилась одной из причин того, что во время Крымской войны Шведско-норвежская уния заключила с Великобританией и Францией договор, гарантировавший ей сохранение границ на Севере в соответствии с положениями вышеназванной конвенции. Последний раз планы передвижки границы Советского Союза на запад до реки Тана с целью исправить неудобные для СССР положения Конвенции 1826 г. рассматривались в 1945 г., но они так и остались на уровне предложений Генштаба Красной Армии.
По информации, размещенной на сайте Генерального консульства Норвегии в Мурманске, на презентации книги В. и А Гортеров, М.Супруна «Освобождение Восточного Финмарка», где упоминаются эти планы, присутствовал житель долины реки Нейден О.Борисен, который через международные суды до сих пор добивается восстановления его в тех правах, которые некогда были дарованы его предкам Иваном Грозным «на территории самого западного русифицированного саамского погоста», отошедшего по Конвенции 1826 г. шведско-норвежской унии.
История сухопутных пространств российской Арктики была бы неполной без упоминания о неоднократных попытках Финляндии получить выход к Северному Ледовитому океану, начиная с того времени, когда она была еще частью Российской империи. По мирному договору с Советской Россией, заключенному в 1920 г. ей был передан район Печенги, перешедший обратно под верховенство СССР в 1947 г. на основании Парижского мирного договора.
Что касается еще одной сухопутной территории Западной Арктики, а именно Шпицбергена (площадь более 61 тыс. кв. км), то еще в XVII веке Датско-норвежское королевство пыталось добиться международного признания своего суверенитета над Шпицбергеном, чему воспрепятствовала Великобритания. Но еще большим препятствием для него в вопросе территориального приобретения этого архипелага было отсутствие эффективной оккупации архипелага подданными датского королевства. Такая оккупация представляла в свое время один из основных способов мирного приобретения территорий и могла бы стать реальной основой выдвижения подобных требований.
В то же время с XVII по середину XIX веков зимовки архангельских поморов на архипелаге были обычным делом и, например, отец Михаила Ломоносова, Василий Дорофеевич, пять раз ходил на Грумант (так архангелогородцы называли этот архипелаг). Число постоянных участников русских зимовок на Шпицбергене достигало 200 человек, что представляло собой его эффективную оккупацию (к примеру, во время эффективной оккупации Русской Америки - Аляски на ее территории площадью 1,5 млн кв. км постоянно проживало 600-800 российских подданных) и позволяло, по мнению украинского ученого Л.Д.Тимченко, говорить о возможности установления суверенитета России над архипелагом. Однако ею она не воспользовалась.
В результате разорения поморских сел англо-французской эскадрой во время Крымской войны зимовки поморов на Шпицбергене прекратились. Этим воспользовалась Шведско-норвежская уния. Для территориального приобретения Шпицбергена она решила использовать план известного шведского ученого Э.Норденшельда по созданию на архипелаге поселка. Под этот план она в начале 1870-х годов предложила ряду европейских стран передать суверенитет Норвегии над Шпицбергеном. Такой план не поддержала Россия, предложившая объявить архипелаг «ничейной землей» - «terra nullius», а фактически «территорией, которая не может быть никем аннексирована». Поселок все же был построен, но просуществовал всего лишь один год.
Норвегия возобновила попытки добиться установления суверенитета над Шпицбергеном после обретения независимости (1905 г.). Россия первой признала ее независимость, но опять-таки не поддержала такие планы. В 1910-1914 годах в Христиании (название г. Осло в 1624-1924 гг.) прошли три конференции, посвященные разработке Конвенции о Шпицбергене и имевшие целью придать архипелагу статус «территории общего пользования, изъятой из сферы распространения государственного суверенитета», а также регламентированный международно-правовой режим. Их благополучному завершению помешала Первая мировая война.
В начале 1900-х годов абсолютное большинство норвежских зимовщиков проживало в поселке, расположенном на земельном участке, принадлежавшем гражданину США Джону Лонгиеру. Поскольку проживание норвежцев на земельном участке, принадлежащем американскому гражданину, никак не могло быть классифицировано как эффективная оккупация архипелага Норвегией, она, используя передел Европы на Версальской мирной конференции, выдвинула там требование о приобретении Шпицбергена теперь уже в порядке компенсации за потери, понесенные норвежским торговым флотом при перевозках грузов для союзников в годы Первой мировой войны.
Несмотря на то, что территориальные приобретения не являлись обычной практикой компенсации за потери подобного рода и возникшие в этой связи возражения ряда стран-участниц будущего договора о Шпицбергене, Норвегии удалось приобрести этот архипелаг на основании международного договора (Парижский договор, Шпицбергенский трактат), разработанного без участия Советской России, и установить над ним суверенитет на весьма невыгодных для себя условиях.
Одним из пяти базовых положений договора о Шпицбергене согласно предложению разработчика этого договора Г.Фромажо - юридического консультанта, а в последующем директора Правового департамента МИД Франции - было регулирование горного промысла, занимавшего и занимающего центральное место в освоении архипелага, в соответствии с отдельным соглашением, которое должно было вступить в силу вместе с договором.
Государство, располагая суверенитетом над определенной территорией, само определяет порядок использования находящихся в ее пределах природных ресурсов. Однако при разработке договора о Шпицбергене речь шла об установлении договорной юрисдикции над природными ресурсами архипелага.
Наиболее жесткие условия, касавшиеся разработки дополнительного международного джентльменского соглашения о горном уставе, были внесены в договор по настоянию Великобритании. В частности, по ее предложению горный устав должен был разрабатываться и вступить в силу после введения договора о Шпицбергене в действие.
По результатам рассмотрения проекта договора о Шпицбергене министерство юстиции Норвегии пришло к выводу, что норвежское государство в случае ратификации договора заранее связывало себя теми решениями, которые могла принять по горному уставу международная комиссия. То есть, оно в отношении осуществления своих функций власти заранее связывало себя таким международным соглашением, которое позднее должно было утверждаться представителями других стран-участниц договора. Такой порядок установления режима пользования ресурсами архипелага был, по мнению министерства юстиции, необычен и оскорбителен.
В ответе министерства юстиции на запрос правительства Норвегии говорилось, что данный порядок действий был еще более сомнителен с той точки зрения, что его результатом мог стать горный устав, который по всем существенным пунктам отличался бы от проекта, который предложило бы норвежское правительство. Таким мог быть горный устав, который предоставил бы лицам, присвоившим земельные участки до подписания договора, права на эти участки в объеме и по правилам, предусматриваемым положениями договора, а Норвегии надлежало бы только автоматически признать и предусматриваемые приложением к договору решения международного чиновника, в компетенцию которого входило признание прав вышеназванных лиц, и сами эти права. При таком развитии событий для Норвегии не представляло никакого интереса управление Шпицбергеном, суверенитет над которым был бы не более чем видимостью.
Эти условия договора сохранились в неизмененном виде в его нынешнем тексте и, по мнению министерства юстиции Норвегии, представляют собой положения, несовместимые с достоинством суверенного государства. Следует отметить, что при подписании договора Норвегия соглашалась также с осуществлением норм международного права без трансформации в местное национальное законодательство для регулирования внутригосударственных отношений согласно положениям приложения к договору.
Кроме того, не располагая суверенитетом над Шпицбергеном, она давала согласие на разработку дополнительного международного джентльменского соглашения о горном уставе, которое в силу принципов Парижского договора также регулирует внутригосударственные отношения на архипелаге нормами международного права без трансформации в местное законодательство, а также двух международных конвенций о проведении на архипелаге научных исследований (ст. 5 договора). И, наконец, в силу принципов теории справедливости (п. 9 § 2 приложения к договору) Норвегия соглашалась на применение норм иностранного права международным третейским судом на архипелаге, уже находящимся под ее суверенитетом.
Большая часть вышеперечисленных положений договора определяла порядок приобретения прав на земельные участки и горный промысел. Норвегия согласилась предоставить международно-правовой режим приобретения этих прав гражданам и подданным стран-участниц шпицбергенского трактата не как носитель суверенитета над Шпицбергеном, а как будущая участница Парижского договора 1920 года. Обязательство создать международно-правовой режим приобретения этих и других прав следует рассматривать не как проявление «полного и абсолютного суверенитета» (ст. 1 договора о Шпицбергене), а как согласие Норвегии на то, что после территориального приобретения архипелага ее суверенитет над Шпицбергеном будет носить ограниченный характер.
Вышеизложенное позволяет сделать вывод о том, что Норвегия располагает не «полным и абсолютным суверенитетом» над Шпицбергеном, а суверенитетом, ограниченным условиями договора. Такой вывод можно также обосновать использованием в качестве основы договора о Шпицбергене положений проектов Конвенции о Шпицбергене, предусматривавших придание архипелагу статуса «территории общего пользования изъятой из сферы распространения государственного суверенитета».
Статья 8 договора предусматривала рассылку проекта горного устава странам, подписавшим договор, до введения в действие горного устава, но после вступления в силу договора. Норвегия договорилась с комиссией, занимавшейся разработкой договора о Шпицбергене, о том, что разработает проект горного устава и представит его на рассмотрение остальным странам-участницам до введения договора в действие, поскольку, как следовало из представленной норвежским правительством ноты, из соображений конституционного и парламентского порядка для него было необходимо представить договор и горный устав для ратификации одновременно.
Рассылка проекта горного устава до введения договора в действие не отменяла тех положений договора, согласно которым страны, участвующие в нем, должны выразить свое отношение к проекту горного устава. В случае выдвижения возражений против него хотя бы одной из них Норвегия была обязана созвать международную комиссию для окончательной выработки его текста и утверждения соглашения. Несмотря на выдвинутые возражения, Норвегия международную комиссию не созвала, а регулировала возражения на двусторонней основе. При этом Норвегия не соблюдала названные положения договора о Шпицбергене для того, чтобы иметь формальную возможность ввести горный устав в действие как акт национального законодательства, но не как международное соглашение. Он был введен в действие одновременно с договором о Шпицбергене - 14 августа 1925 г., но в отличие от договора без ратификации.
По договору основой прав на горный промысел, на другие виды хозяйственно-экономической и научной деятельности, не противоречащей горному уставу, международным конвенциям, предусмотренным статьей 5 договора о Шпицбергене, а также местным законам и постановлениям является право собственности на земельные участки. В результате односторонних действий при разработке горного устава, а также эквилибристических манипуляций юридической техникой на грани международного обычного и международного договорного права, выразившихся в подмене принципов договора принципами национального законодательства и эрозии терминологии договора о Шпицбергене, а также проекта конвенции о Шпицбергене, норвежскому правительству удалось утвердить такой горный устав, по которому для горного промысла предоставляются горные отводы, но не земельные участки.
В результате этих нарушений была полностью подменена основа режима, указанного в ст. 7 договора о Шпицбергене. Норвегия предоставила возможность приобрести право собственности на земельные участки лишь на части территории Шпицбергена и лишь лицам, занявшим земельные участки до вступления Парижского договора в силу. Однако, в нарушение положений этого договора норвежское правительство не признало за этими лицами ни права на горный промысел, ни исключительное право собственности.
Норвегия не предоставила всем гражданам/подданным стран-участниц договора возможность занимать земельные участки и приобретать право собственности на них ни по горному уставу, ни в соответствии с нормами местного законодательства, т.е. не предоставила режим, указанный в ст. 7 договора о Шпицбергене. В этой связи в рамках международно-правового режима архипелага отсутствует основа реализации прав граждан/подданных стран-участниц этого соглашения согласно статьям 3, 5 и 8 Парижского договора 1920 г.
Норвежское правительство не признало в полном объеме приобретенные права лиц, занявших земельные участки до подписания договора о Шпицбергене, и тем самым лишило их прав на горный промысел. При этом оно не выплатило никакой компенсации вышеназванным лицам за экспроприацию части приобретенных прав, что представляет собой прямое нарушение ст. 7 договора. Норвегия предприняла также попытку приобрести права, не предусматриваемые для нее договором о Шпицбергене, при утверждении права собственности на так называемые государственные земли архипелага в качестве юридического лица.
Для горного устава характерно отсутствие юридической чистоты по целому ряду существенных положений, регулирующих отношения собственности на архипелаге. Введение его в действие привело к нарушению статей 1, 2, 6, 7 и приложения к договору. Норвежцы использовали эрозию терминологии договора в горном уставе, подмену принципов договора принципами национального законодательства и подход к горному уставу как акту местного норвежского законодательства для последующего нарушения статей 3 и 8 договора о Шпицбергене. Применение такого горного устава на всей территории архипелага сделало, фактически, недействительным Парижский договор 1920 г. и в значительной степени осложнило понимание вопроса о том, каким образом должны согласно этому договору регулироваться правоотношения в морских пространствах, прилегающих к архипелагу.
В результате предложений Великобритании по проекту договора о Шпицбергене один из ключевых вопросов режима архипелага: что должно лежать в основе прав на горный промысел - предусматриваемое договором право собственности на земельные участки или закладываемое норвежцами в горный устав право срочного пользования горными отводами, оказался (после представления норвежским правительством проекта горного устава правительству Великобритании) в руках двух английских «юристов короны», которые неизвестно в силу каких причин решили их не в пользу английских компаний, а Норвегии. Коррупционный аспект такого решения в отличие от аналогичного аспекта в отношении продажи Аляски в научной литературе до сих пор, к сожалению, не исследован.
После окончания Гражданской войны молодому Советскому государству как воздух было необходимо дипломатическое признание. Полоса таких признаний наступила в 1924 г.: 1 февраля СССР признала Великобритания, 7 февраля - Италия. Тогда же А.М.Коллонтай, незадолго до этого совершившая молниеносную карьеру и поднявшаяся с должности рядового дипломата советского торгового представительства в Осло до уровня его главы, в ультимативной форме поставила перед норвежцами вопрос о дипломатическом признании СССР в обмен на признание суверенитета Норвегии над Шпицбергеном.
При этом, насколько известно автору статьи, представители Советского Союза не использовали в аргументации при решении этого вопроса тот факт, что Россия в свое время первой и при чем бескорыстно признала независимое норвежское государство. Норвегия же, в частности, за счет признания СССР решала свои экономические и территориальные вопросы, используя при этом его тяжелое положение.
15 февраля она де-юре признала Советский Союз. На следующий день, 16 февраля, А.М.Коллонтай вручила норвежцам ноту, в которой, в частности, говорилось: «Советское правительство признает суверенитет Норвегии над архипелагом Шпицберген, включая остров Медвежий, и вследствие этого в будущем не будет выдвигать возражений против договора о Шпицбергене от 9 февраля 1920 г. и приложенного к нему Горного регламента».
Статья 8 договора о Шпицбергене не обязывает страны, присоединившиеся к нему, высказывать позицию относительно горного устава. В этой связи уже более 80 лет остается открытым вопрос о целесообразности и юридической обоснованности заявления советского правительства относительно горного устава. Во-первых, почему оно, вообще сделало заявление по горному уставу; во-вторых, почему обязалось не выдвигать возражений против не вполне разработанного и еще не утвержденного горного устава; и, в-третьих, почему оставило без внимания вопрос о его юридической природе (акт национального законодательства или международное соглашение).
Статья 10 договора о Шпицбергене предусматривала возможность присоединения СССР к Парижскому договору после признания Советского Союза всеми странами, подписавшими этот договор. Последней из них стали США. Советский Союз присоединился к договору о Шпицбергене 27 февраля 1935 г. Терминологический анализ его официального перевода на русский язык позволяет сделать вывод, что ряд ключевых положений договора переведен с ошибками, которые затрудняют понимание правовых реалий осуществления деятельности граждан и подданных иностранных государств на архипелаге. До сих пор отсутствует квалифицированный перевод горного устава на русский язык. Это не позволяет практическим работникам строить такую линию в отношениях с норвежской администрацией архипелага, которая учитывала бы все особенности режима Шпицбергена. Вопрос о юридической природе горного устава также не снят.
В 2001 г. внешнеполитический комитет стортинга (парламента Норвегии) во время дебатов по закону об охране окружающей среды на Шпицбергене счел необходимым подчеркнуть, что горный устав представляет собой акт национального законодательства, но не международное соглашение. Это заявление лишний раз свидетельствует об отсутствии юридической чистоты в норвежской нормативной базе, определяющей режим, как Шпицбергена, так и прилегающих к нему морских пространств, площадь которых составляет порядка 1 млн. кв. км.
Совокупная площадь сухопутных и морских пространств, находящихся под верховенством Норвегии, составляет 30% пространств, относящихся к европейскому континенту, что делает это государство вторым по размерам в Европе. Причем основой распространения этого верховенства на морские пространства, прилегающие к континентальной части этой страны, служит узкая полоска сухопутной территории, глубина которой в ряде случаев составляет порядка 30 км. Норвегия прилагает значительные усилия для того, чтобы установить производные от суверенитета над континентальной частью страны то ли государственное верховенство, то ли норвежскую юрисдикцию на морские пространства, прилегающие к отдельно расположенному архипелагу Шпицберген, а также находящиеся в их пределах ресурсы морского дна и его недр.
По мнению бывшего Посла России в Норвегии, депутата Государственной Думы Российской Федерации Ю.А.Квицинского: «... на протяжении десятилетий Норвегия ведет здесь хоть и умелую, но довольно рискованную игру с целью превращения своего условного суверенитета над архипелагом в безусловный, выхолащивания Парижского договора ... и присвоения себе прав, не предусмотренных указанным договором. Эти усилия носят, к сожалению, системный и продуманный характер».
Это мнение полностью относится и к режиму пространств, прилегающих к архипелагу. Различия в подходах Норвегии и остальных участников Парижского договора 1920 г. к вопросу о режиме т.н. рыбоохранной зоны Шпицбергена, о наличии или отсутствии у него собственного континентального шельфа объясняются возможностью установления в прилегающих к архипелагу морских пространствах такого же низкого уровня налогообложения, как и на территории архипелага.
Налоговое законодательство континентальной Норвегии предусматривает выплату компаниями 78% доходов, получаемых при разработке месторождений континентального шельфа этой страны, а по Парижскому договору 1920 г. экспортная пошлина на Шпицбергене «не должна превышать одного процента с максимальной стоимости вывозимых полезных ископаемых в пределах 100.000 тонн, а свыше этого количества должна идти в понижающемся соотношении» (ст. 8 договора о Шпицбергене).
Согласно статье 1 договора о Шпицбергене участвующие в нем страны согласились признать суверенитет Норвегии над сухопутными пространствами, расположенными в пределах 10° - 35° в.д. и 74° - 81° с.ш., на тех условиях, которые предусмотрены в этом договоре. А в ст. 3 Парижского договора 1920 г. речь как раз и идет об одном из таких условий - об обязательстве Норвегии установить местную юрисдикцию, в частности, для разработки ресурсов архипелага, как на суше, так и в прилегающих к нему морских пространствах. Причем эта статья не ставит осуществление этой юрисдикции в зависимость от вида и статуса пространств зоны действия условий договора.
Договор о Шпицбергене четко проводит различие между пространствами, в отношении которых признан суверенитет Норвегии, и пространственной сферой действия его условий. Норвегия уже давно сделала для себя вывод о предпочтительности применения в пространствах, подпадающих под действие условий договора о Шпицбергене, норм не договорного, а обычного международного права, что вполне естественно, учитывая ограничения, налагаемые на нее положениями договора о Шпицбергене.
В этом договоре, в частности, для определения пространственной сферы действия его условий за пределами территориальных вод архипелага используются географические понятия - воды и фьорды. В их пределах граждане/подданные стран-участниц договора имеют право «заниматься, без каких-либо препятствий, при условии соблюдения местных законов и постановлений, всякими судоходными, промышленными, горными и торговыми операциями на условиях полного равенства» (ст. 3 договора). Норвегия добровольно согласилась с этими положениями договора, определяющими пространственную сферу действия его условий, также как и с другими положениями этого международного соглашения, несмотря на то, что многие из них не соответствовали и не соответствуют нормам международного обычного права. Это не освобождает ее от соблюдения принципа pacta sunt servanda - договоры должны соблюдаться.
Для регулирования правоотношений в пределах «вод и фьордов» Норвегия обязалась установить местную юрисдикцию путем разработки «местных законов и постановлений». Основой разработки аналогичных нормативных актов прибрежных государств в современных условиях являются положения об исключительной экономической зоне Конвенции ООН по морскому праву 1982 г. Попутно можно отметить, что круг понятий договора соответствует части положений главы V Конвенции («Исключительная экономическая зона», статья 56, ч. 1, п. а), которые, в свою очередь, не предполагают, что за их счет будут изменены обязательства Норвегии, вытекающие из договора о Шпицбергене.
На весьма значительное сходство положений Конвенции ООН по морскому праву 1982 г. и договора о Шпицбергене 1920 г. обращает внимание директор Правового департамента МИД Норвегии Р.Э.Фифе в своей статье «Предмет и цели договора о Шпицбергене (Свальбарде) с точки зрения международного морского права». Касаясь преамбул договора о Шпицбергене и Конвенции ООН по морскому праву, он, в частности, пишет: «Сходство между их текстами, даже с точки зрения употребляемых выражений, просто поражает».
Согласно положениям этой Конвенции понятие «исключительная экономическая зона» включает в себя воды, покрывающие морское дно, само морское дно и его недра. Прибрежное государство имеет в ней суверенные права в целях разведки, разработки и сохранения природных ресурсов как живых, так и неживых, а также в целях управления этими ресурсами, и в отношении других видов деятельности по экономической разведке и разработке указанной зоны. Эти нормы были кодифицированы III Конференцией ООН по морскому праву, проходившей с 1973 г. по 1982 г. и завершившейся подписанием вышеназванной конвенции. Концепция исключительной экономической зоны была принята на этой конференции в 1974 г.
Статья 3 шпицбергенского трактата предусматривает, что граждане/подданные участвующих в нем стран будут заниматься в пространствах, указанных в этой статье, различными видами деятельности, включая горное дело, что равнозначно возможности осуществления «разведки, разработки ... природных ресурсов» ИЭЗ (п. 1а ст. 56) или «разведки и разработки природных ресурсов» континентального шельфа (п. 1 ст. 77) согласно Конвенции ООН по морскому праву 1982 г.
Норвежские законодатели, чтобы обойти неудобные для своей страны положения этой Конвенции об ИЭЗ, где применен ряд таких же терминов, что и в договоре о Шпицбергене, еще в 1976 г. приняли закон об экономической зоне Норвегии, который регулирует правоотношения, касающиеся только живых ресурсов в водах за пределами территориальных вод и на расположенном под ними дне, но не затрагивает находящееся под ними дно и его недра.
А затем, используя его в качестве основы, приняли в 1977 г. Королевскую резолюцию о рыбоохранной зоне вокруг Шпицбергена. Такой прием юридической техники был использован для того, чтобы обойти положения договора о Шпицбергене, не предусматривающие разделение прибрежных водных пространств на их толщу и расположенное под ними дно с его недрами. Нельзя ее отнести к разряду местных законов и постановлений еще и на том основании, что она не гарантирует частным лицам и компаниям стран-участниц договора о Шпицбергене тот же объем прав в большей части вод, прилегающих к архипелагу, что и в его территориальных водах. Применение такого национального нормативного акта представляет собой прямое нарушение ст. 3 Парижского договора 1920 г.
Для обоснования своей позиции норвежские официальные лица ссылаются на тот факт, что суверенитет Норвегии над Шпицбергеном, как это следует из статьи 1 договора, был признан только над сухопутной территорией архипелага, а договорная сфера ее территориального верховенства расширена статьями 2 и 3, где есть упоминания о территориальных водах архипелага. При этом акцент обычно делается на праве Норвегии создать такую зону в соответствии с положениями Конвенции ООН по морскому праву и ее суверенитете над архипелагом, но замалчивается ее договорное обязательство установить местную юрисдикцию для разработки ресурсов архипелага.
Другим важным моментом норвежской позиции являются утверждения о том, что в 1920 г. международное морское право не содержало таких институтов, как 200-мильная исключительная экономическая зона, континентальный шельф, и, следовательно, положения договора о Шпицбергене не применимы за пределами территориальных вод архипелага. В этой связи следует отметить, что в указанное время в международном договорном праве не существовало и целого ряда других институтов, установленных конвенциями ООН по морскому праву, а кроме того пространственная сфера действия условий договора, на которых был признан суверенитет Норвегии над архипелагом, отличается от сухопутной территории Шпицбергена, над которой был признан суверенитет Норвегии.
В частности, в статье 2 договора речь идет не о расширении сферы ее территориального верховенства, а о правах частных лиц и компаний и, соответственно, об ограничении суверенитета Норвегии в области охоты и рыболовства в территориальных водах архипелага, а также особо оговорены ее права по природоохранному регулированию на территории Шпицбергена, в частности, с учетом принципа равного подхода к иностранным гражданам. В статье 3 договора о Шпицбергене речь идет о предоставлении определенных прав частным лицам и компаниям стран-участниц этого договора на территории архипелага, в его фьордах и водах, которые они реализуют в соответствии с местными законами, а также о портах континентальной части Норвегии.
При установлении границ территориальных вод Шпицбергена норвежские законодатели использовали терминологию, идущую вразрез с положениями договора о Шпицбергене. Текст предписания о границе норвежского территориального моря Шпицбергена (Свальбарда), утвержденного королевской резолюцией № 3990 от 25.09.1970 г., предельно краток: «Граница норвежского территориального моря возле Свальбарда (см. королевскую резолюцию от 22 февраля 1812 г.) устанавливается на расстоянии 4 морские мили (прямыми исходными линиями) за пределами и параллельно следующим пунктам ... (следует перечисление)».
Различия между понятием «территориальные воды местностей» Шпицбергена, использованным в Парижском договоре 1920 года, и классическим институтом морского права - «территориальное море» прибрежного государства приводятся в работе известных российских ученых А.Н.Вылегжанина и В.К.Зиланова «Шпицберген: правовой режим прилегающих морских районов», в которой особое внимание уделено разнице в объеме прав иностранных граждан в территориальных водах Шпицбергена по Парижскому договору 1920 г. и территориальном море прибрежного государства в соответствии с нормами современного морского международного права.
На основании проведенных сравнений авторы приходят к хорошо аргументированному выводу о том, что «термин «территориальные воды местностей» Шпицбергена мог бы пониматься как «территориальное море Шпицбергена» только в силу согласия ... заинтересованных государств-участников договора 1920 года, а не в силу законодательства Норвегии - пока такое согласие не зафиксировано ни в одном международном договоре».
Следовательно, у норвежских законодателей нет правовых оснований для использования такого классического института современного морского международного права как «территориальное море» для создания исключительной экономической зоны вокруг архипелага или континентального шельфа. С учетом этого, еще одного юридического феномена в международном праве основой решения вопроса о границе т.н. рыбоохранной зоны Шпицбергена архипелага могут служить те же географические координаты, в пределах которых был признан суверенитет Норвегии, поскольку в международном обычном и современном морском договорном праве отсутствуют иные правооснования для установления границ вышеназванных пространств.
Основой компромиссного решения по регулированию отношений Норвегии с другими государствами в зоне действия условий договора о Шпицбергене могли бы служить положения Конвенции ООН по морскому праву 1982 г. с учетом согласия стран-участниц договора о Шпицбергене на использование Норвегией термина территориальные воды для применения положений Конвенции, касающихся пространственной сферы ее действия, вокруг Шпицбергена и при условии установления Норвегией местной юрисдикции с соблюдением в ее рамках принципа «полного равенства» между норвежцами и иностранными гражданами/подданными государств, участвующих в договоре, в отношении различных видов хозяйственно-экономической деятельности во всей зоне действия условий шпицбергенского трактата вне зависимости от статуса пространств, устанавливаемых вокруг архипелага на основании положений Конвенции.
Нынешний правовой подход Норвегии к рассматриваемым вопросам представляет собой нарушение статей 1 и 3 договора о Шпицбергене, где указаны географические пределы действия условий этого договора. Эти пределы были установлены в 1910 г. в проекте конвенции о Шпицбергене, согласно которой архипелагу предусматривалось придать статус «территории, изъятой из сферы распространения государственного суверенитета» и нормы которой были использованы в качестве основы договора о Шпицбергене.
Официальные представители Норвегии утверждают, что в договоре о Шпицбергене «нет никаких указаний насчет водных пространств вне территориальных вод» архипелага. Исходя из такой логики, используемые в договоре о Шпицбергене термины «воды и фьорды» следует воспринимать как внутренние воды архипелага. В этой связи весьма показательны манипуляции с горным уставом, положениями статьи 3 договора о праве граждан/подданных заниматься горными и морскими операциями, представляющими собой техническую основу разработки геологического шельфа, и норвежским нефтегазовым законодательством, определяющем порядок разработки ресурсов морского дна, находящегося под верховенством Норвегии. Полная нормативная база этого законодательства приводится в заявке Норвегии в Комиссию ООН по внешним границам континентального шельфа.
Эта база представляет собой ряд положений нефтегазового законодательства Норвегии относительно нефтегазовых месторождений, расположенных на морском дне и подпадающих под верховенство Норвегии. Первой в ряду норвежских нормативных актов стоит королевская резолюция от 31 мая 1963 г., в которой аналогично договору о Шпицбергене ни континентальный шельф Норвегии, ни его границы вообще не упоминаются. В ней говорится о том, что: «Дно моря и его недра в подводных районах за пределами побережья Королевства Норвегия подпадают под норвежское государственное верховенство в том, что касается использования и разведки месторождений полезных ископаемых до глубин, позволяющих использовать месторождения, без учета действующих морских границ ...».
В указанное время у Шпицбергена не было официально установленных границ территориальных вод. Однако компании ряда стран-участниц договора стали выдвигать требования о приобретении горных отводов в водах Шпицбергена, а горный инспектор закреплять их в пользование. С точки зрения договора, такие действия горного инспектора носили несанкционированный характер и даже, более того, представляли собой нарушение положений статей 7 и 8 договора, так как согласно ст. 7 предусматривается создание режима приобретения права собственности на земельные участки только на сухопутной территории архипелага (договор предусматривает реализацию прав на горный промысел в качестве составной части права собственности на земельные участки), а ст. 8 ограничивает пространственную сферу действия горного устава пределами только сухопутной территории архипелага.
Этот факт остался незамеченным странами-участницами договора о Шпицбергене потому, что для горного промысла предоставляются не земельные участки, а горные отводы. Так как официально установленных границ территориальных вод вокруг Шпицбергена в то время не существовало, «бездействие» норвежского государства в 60-е годы в отношении осуществления работ иностранными компаниями в этих пространствах можно квалифицировать как его молчаливое согласие на распространение действия горного устава именно на воды и расположенное под ними дно в прилегающих к архипелагу морских пространствах.
Приобретению горных отводов в водах архипелага способствовало то обстоятельство, что положения горного устава не регулируют вопрос о том, где могут приобретаться горные отводы. Положения горного устава лишь предусматривают ведение разведочных работ на сухопутной территории архипелага. В соответствии с п. 2 § 7 горного устава для ведения разведочных работ «на чужой собственности или на государственных землях» необходимо получить разведочное свидетельство у горного инспектора или начальника полиции Шпицбергена.
Согласно горному уставу вопрос о предоставлении права пользования горными отводами решает горный инспектор - международный чиновник, выполняющий свои обязанности в соответствии с функциями, определенными для него по горному уставу. (Статус горного инспектора в силу вышерассмотренных норвежских нормотворческих манипуляций с юридической природой горного устава имеет спорный характер.)
Закрепление горным инспектором права пользования горными отводами за гражданами/подданными стран-участниц шпицбергенского трактата в водах архипелага в 60-е годы следует рассматривать как превышение им своих должностных полномочий. Если же рассматривать горный устав как акт внутреннего законодательства, а горного инспектора как служащего норвежского государства, то для подобных действий ему, все равно, требовалось бы соответствующее решение норвежского правительства. (Границы «норвежского» территориального моря вокруг Шпицбергена были установлены только в 1970 г.)
Действия норвежских органов законодательной и исполнительной власти в этом вопросе основывались не на положениях договора о Шпицбергене, а «Закона о Свальбарде». В сноске 7 § 4 этого закона и в «Предписаниях о горном уставе для Шпицбергена» норвежцы подчеркнули, что горный устав издан как обычный акт национального законодательства. Эти предписания были разработаны после проведения переговоров с наиболее заинтересованными странами-участницами договора и не прилагались к проекту горного устава, разосланному в 1921 г. всем странам-участницам договора. В силу этого они с международно-правовой точки зрения не могут служить подтверждением природы горного устава как национального нормативного акта.
В п. 7 предписаний о границах горных отводов, принятых 26 июня 1970 г., норвежцы указали на возможность установления угловых точек горных отводов во фьордах архипелага. Следующим шагом норвежцев стало установление «границ норвежского территориального моря Свальбарда» на основании предписаний от 25 сентября 1970 г. После этого горный инспектор начал выдавать свидетельства, разрешавшие ведение разведочных работ в пределах территориального моря Шпицбергена.
Таким образом, не принимая конкретных законодательных решений по горному уставу, исходя из предположения о том, что он является производным от «Закона о Свальбарде» актом национального законодательства, основываясь на положениях обычного международного права о том, что государство в полном объеме располагает суверенитетом над сушей и территориальным морем, и, не фиксируя расширения пространственной сферы действия горного устава в своих законодательных актах, норвежцы «узаконили» упоминавшиеся выше действия горного инспектора.
Распространение норвежцами пространственной сферы действия горного устава на морское дно и его недра в пределах территориальных вод Шпицбергена имело целью завуалировать предусмотренное в ст. 3 договора обязательство Норвегии разработать местное законодательство, регулирующее хозяйственно-экономическую деятельность, включая добычу полезных ископаемых в недрах морского дна в пределах тех морских пространств, которые прилегают к берегам архипелага и которые указаны в той же статье договора. Более того, такое распространение разделило территориальные воды архипелага на морское дно и его недра, а также толщу поверх лежащих вод.
В 1985 г. был принят норвежский закон о нефтегазовой деятельности, а в 1996 г. его новая редакция. Это единственный закон Норвегии, в котором дается определение «норвежскому» континентальному шельфу, во многом повторяющее положения статьи 76 Конвенции ООН по морскому праву 1982 г. Однако положения этого закона относительно пространственной сферы его действия сформулированы таким образом, что из них следует возможность применения этого закона, в первую очередь, по отношению к нефтегазовой деятельности, связанной с нефтегазовыми месторождениями, подпадающими под норвежскую юрисдикцию и находящимися на морском дне, и лишь «между прочим» на «норвежском континентальном шельфе».
Кроме того в обеих редакциях говорится о том, что этот закон не действует в территориальном море и внутренних водах Шпицбергена, а во второй редакции на суше архипелага (см. пятый абзац § 1-4). При чем в тексте нефтегазового закона в отличие от текста предписаний о «границе норвежского территориального моря Свальбарда» при определении морского территориального пояса, прилегающего к архипелагу, куда-то пропало прилагательное «норвежский». Такие мелкие терминологические манипуляции - отличительная черта нормативных актов, разработанных норвежскими юристами по имплементации норм международного договорного права применительно к морским пространствам, прилегающим, в первую очередь, к Шпицбергену.
Если посмотреть на законодательство соседей Норвегии по морской Арктике - Дании и России, то можно отметить, что таких конструкций нет, например, в датском законодательстве о континентальном шельфе. В российском законодательстве о континентальном шельфе содержатся положения о том, что: «определение континентального шельфа применяется ... ко всем островам Российской Федерации» и, соответственно, внешних границ российского континентального шельфа.
Эти положения норвежского законодательства следовало бы принять во внимание ее соседям Дании и России, а также комиссии ООН по внешним границам континентального шельфа при разграничении морских пространств и определении внешних границ шельфа в Гренландском и Баренцевом морях, а также в Северном Ледовитом океане. При таком норвежском подходе вполне логично возникает вопрос о том, откуда следует отмерять такие границы - от континентальной Норвегии или от Шпицбергена. Почему-то ни Россия, ни Дания, ни комиссия ООН по внешним границам континентального шельфа не учли при установлении соответствующих границ своеобразную юридическую конструкцию, разработанную норвежцами и представляющую собой нарушение норм не только Конвенции ООН по морскому праву 1982 г., но и Венской конвенции о праве международных договоров 1969 г.
Кроме того, для России перед разграничением было бы весьма желательно провести с норвежцами переговоры относительно обеспечения прав российских юридических и физических лиц в морских пространствах, прилегающих к Шпицбергену, после заключения двусторонней договоренности о разграничении морских пространств между двумя странами и соотношения положений договора 2010 г. с положениями договора о Шпицбергене 1920 г., предусматривающего установление определенного режима в зоне действия его условий.
Норвежское государство в законе о нефтегазовой деятельности установило такие нормы законодательства для континентальной части страны, которые не исключают возможность их применения к подводным месторождениям в морских пространствах вокруг архипелага, что представляет собой прямое нарушение положений статьи 3 договора о Шпицбергене. Никакой реакции стран-участниц договора о Шпицбергене на эти законодательные действия норвежского правительства не последовало (см. ноту МИД СССР от 14 июня 1988 г. и информацию об английской ноте от 17 марта 2006 г. ).
Немногочисленные российские эксперты, специализирующиеся в области международно-правовой проблематики Северного Ледовитого океана, считают, что заключением Соглашения между СССР и США о линии разграничения морских пространств в Беринговом море и Северном ледовитом океане (т. н. линия Бейкера - Шеварднадзе) от 1 июня 1990 г. советская сторона полагала возможным повлиять на ход переговоров о разделе морских пространств с Норвегией.
Однако отсутствие советской реакции на конкретный факт установления «норвежской» юрисдикции в отношении ресурсов морского дна возле Шпицбергена в соответствии с нормами законодательства континентальной части страны (норвежский закон о нефтегазовой деятельности от 1985 г.) свидетельствовало о непонимании в СССР реальных правовых условий в данном районе Арктики и, соответственно, не могло повлиять на позицию Норвегии.
Подводя итог выше изложенному, можно сказать, что в основе правовых решений норвежского государства относительно зоны действия условий договора о Шпицбергене лежит сочетание норм обычного международного права в сочетании с произвольно выбираемыми ею нормами международного договорного права в такой трактовке, которая не следует общепринятому порядку исполнения этих норм, но которая в нарушение положений договора о Шпицбергене выгодна ей, что вполне объяснимо, учитывая ограничения, налагаемые на нее положениями этого договора.
В результате создания выше рассмотренных юридических конструкций в основе претензий Норвегии на ресурсы морского дна в хоне действия условий договора о Шпицбергене лежат попытки установить над ними то ли «норвежское» верховенство, которое она выводит из Женевской конвенции о континентальном шельфе 1958 г., то ли «норвежскую» юрисдикцию, которую она выводит из суверенитета над континентальной частью страны. Но в попытках установить границы этих претензий она опирается на положения Конвенции ООН по морскому праву 1982 г. о континентальном шельфе.
В последнем вопросе интересам России больше соответствует не следование норвежскому подходу к этим искусственно ими же осложненным международно-правовым проблемам Шпицбергена, а последовательная линия, предусматривающая исполнение Норвегией условий договора о Шпицбергене и Конвенции ООН по морскому праву 1982 г. в том виде, как они определены в этих международных соглашениях.

Norwegian pressure to the North-East

Joint Statement made by the Foreign Ministers of Russia and Norway on the questions of maritime delimitation and cooperation in the Barents Sea and the Arctic Ocean during a visit of the Russian President Dmitry Medvedev to Norway on April 27, 2010 seems to be an end to the centuries-old struggle between Russia and Norway for Arctic spaces. The area of these struggled spaces exceed one million square kilometers, while the forecast of oil and gas resources which can be found within them consists in the order of 3-4 % of world reserves.
It is an interesting question in this regard about who has won and who has lost in this struggle. For its explanation we turn to the history of determining state's pertaining land spaces and the legal basics of maritime delimitation in the far north of Europe, also to regime of spaces in coverage zone of the Spitsbergen Treaty conditions.
Current coastal land areas of the Scandinavian and the Kola Peninsula adjusting to the Norwegian and Barents Seas were anciently settled by Sami. These people began most likely to colonize them in the IV millennium BC.e. The territory of its residence extends from the central Norway and Sweden through the northern region of Finland to the Kola Peninsula. This nation still preserving the traditional way of life not created its own state. As result its history over the past half millennia was a slow retreat under pressure of other nations.
Norwegians began to impose Sami by a regular tribute beginning from the IX century. Later Swedes, Finns, Karelians and Russian joined to Norwegians. Promoting first Norwegians and later Novgorod Russia northwards to the Barents and White seas, deep into Lapland and the Kola Peninsula led to inevitable clashes between them with the use of weapons. However, periodic armed clashes did not well develop into wars of conquest. This prevented rare settlements, unsuitable most of land for cultivation, the two-month polar night and semi-nomadic lifestyle of Sami. Norwegian collectors for the sake of getting a tribute reached the eastern margin of the Kola Peninsula, Russian - to the north-western sea borders of Finnmark even Troms and Nordland, i.e. Tysfjord (south of Narvik). Residence area of Sami-double tributaries have got Norwegians name «felles distrikt» - «joint area».
The centuries-old dispute over this area between two neighboring nations began about the XIII century with armed clashes, and then moved to the stage of diplomatic negotiations, concluding agreements, violations of the latter, mutual threats. The first such agreement between Novgorod and Norway was signed during the time of Alexander the Nevsky in 1251, and the second - in 1326. Novgorod fell under the pressure of the Moscow principality in 1478, and Norway has become a Danish province in 1536. As soon as in the disputes over the «joint area» intervened powerful while Denmark, things took a very unfavorable turnover to the Moscow State.
If before that time, the question came down to where the border of taxation tribute was in the «joint area», the Danes have raised the question of States belonging those spaces. To assert its claims Denmark floated all his diplomatic skills, in particular, it seeks out old documents, interprets them to its favor, uses the weak position of the enemy, etc. Russia prevailed in protecting its interests by force, but conceded to the Danes in tactical actions.
The Moscow state, concluding Teusina treaty with Sweden in 1595, ceded it Finnmark, which have constituted 2/3 part of the «joint area». The border passed Neiden-fjord under this treaty. Denmark forced Sweden in a result of the Kalmar War 1611-1613 to abandon the acquisition from the Moscow State rights to Finnmark. Moscow state was unable during the Great Disorder to put weighty the question of the restoration of their rights to the lost area, and then generally ceased to put it in front of the Danes.
The centuries-old dispute between Russia and Norway in respect to lands nearby the Barents Sea was completed in the first half of the XIX century. The area of the «joint area» was about three thousand square kilometers by the time. It was carried out delimitation of the borders in the area in 1825 approved by the Convention «On the border between Russia and Norway in Lapland's rural settlements» that Russia and the Swedish-Norwegian union had signed in 1826.
The Russian part of the commission on demarcation led lieutenant colonel Valerian Galyamin. Despite a part of the disputed area had to enter into Arkhangelsk province, representatives of its administration were not invited to participate in the work of the commission, which negatively affected the results of the delimitation for Russia. The accompanying map shows that almost all the «joint area» in that form in which it imagined by Norwegians moved to the Swedish-Norwegian union. It says in brief Galyamin's biography on the website «Museum of the Decembrists» that he «for the excellent response to this request received (from the King of Sweden) 2 thous. Rub., the order of the Sword, and a diamond snuffbox».
Arkhangelsk Governor-General, dissatisfied with such «sharing» insisted on revision of the agreement. Such an attempt, undertaken by Russia in the 1830s, was not successful. But it was one of the reasons that the Swedish-Norwegian union has signed an agreement with the Great Britain and France during the Crimean War that guaranteed the preservation of its borders in the north, in accordance with the provisions of the said Convention. Plans for advancing this boundary west to the Tana River to remedy the provisions of the Convention of 1826 uncomfortable for the Soviet Union were considered last time in 1945, but they remained at the level of the proposals of the General Staff of the Red Army.
It is placed on the website of the Consulate General of Norway in Murmansk information that during the presentation of the book of V. and A.Gorter's, and A.M.Suprun «The Liberation of the Eastern Finnmark», which refers to these plans, was an inhabitant of the valley of the river Neiden O.Borisen. He still sought by international courts in the restoration of the rights that were once granted to his ancestors by Ivan the Terrible «at the territory of the most Western Russified Sami rural settlements» passed under Convention of 1826 to the Swedish-Norwegian union.
The history of the land area of the Russian Arctic would be incomplete without mention of the repeated attempts of Finland to gain access to Arctic Ocean, starting from the time when it was still part of the Russian Empire. The area of Pechenga was transferred to it under the peace treaty with the Soviet Russia, signed in 1920. But it went back to the Soviet Union according to the peace treaty signed in Paris in 1947.
With regard to another land territory of the Western Arctic, namely the Spitsbergen (an area more than 61 thousand sq. km), it was the Danish-Norwegian kingdom which still in the XVII century attempted to gain international recognition of its sovereignty over Spitsbergen, which was prevented by the United Kingdom. But an even greater obstacle for it on the question of territorial acquisition of this archipelago was the lack of an effective occupation of the archipelago by subjects of the Danish kingdom. Such occupation was in that time one of the main ways for the peaceful acquisition of land and could become a real basis for the nomination of such requirements.
Wintering Arkhangelsk coast-dwellers on the archipelago was at the same time commonplace from the XVII to the middle of XIX centuries and, for example, the father of the well-known Russian scientist Mikhail Lomonosov - Vasily Dorofeyevich five times went to Grumant. (Archangelsk coast-dwellers called so this archipelago). The number of permanent members of Russian wintering on Svalbard had reached 200 people, which represented its effective occupation (for example, during the effective occupation of Russian America - Alaska it was permanent resided by 600-800 Russian subjects on an area of 1.5 million sq. km) and let according to the Ukrainian scientist L.D.Timchenko talking about the possibility of the establishment of Russian sovereignty over the archipelago. However, it did not use this opportunity.
Wintering Arkhangelsk coast-dwellers on Spitsbergen stopped as a result of a destruction of their settlements by Anglo-French squadron during the Crimean War. The Swedish-Norwegian union tried to take advantages from such situation. It decided to use a plan of the well-known Swedish scientist E.Nordensköld to establish a settlement on the archipelago for the territorial acquisition of Spitsbergen. It suggested in the early 1870s that a number of European countries to convey Norway's sovereignty over Svalbard under this plan. Russia did not support such plan, but proposed to declare the archipelago «no man's land» - «terra nullius», but actually «a territory that can not be annexed by anybody». The settlement has been built yet, but existed only one year.
Norway resumed attempts to establish sovereignty over Spitsbergen after finding the independence (1905). Russia was the first which recognized its independence, but did not support again such plans. There were held three conferences on the development of a Convention on Spitsbergen in 1910-1914 years in Christiania (name of Oslo in 1624-1924). They were aimed to give the status of «territory of common use withdrawn from the sphere of state sovereignty» and a regulated international legal regime for the archipelago. Their successful completion prevented by the First World War.
The vast majority of Norwegian wintering population lived in a settlement located on a land owned by US citizen John Longyear in the early 1900s. Norwegians living on such land could not be in any way classified as an effective occupation of the archipelago by Norway. Therefore it using a redivision of Europe at the Versailles Peace Conference put forward a requirement to acquire Spitsbergen now in order to compensate for losses incurred by the Norwegian merchant fleet during transportation of goods for the Allies in the First World War.
Despite the fact that the territorial acquisitions were not the usual practice of compensation for the losses of this kind and objections which have arisen in this regard from the side of a number of the participating countries of a future treaty on Spitsbergen, Norway managed to acquire this archipelago on the basis of an international treaty (the Paris Treaty, Spitsbergen Treaty) developed without the participation of the Soviet Russia, and establish sovereignty over it at very unfavorable conditions.
One of the five basic provisions of the Spitsbergen Treaty as proposed by the developer of the Treaty G.Fromazho (legal adviser, and subsequently Director of the Legal Department of the Ministry of Foreign Affairs of France) was the regulation of mining, which have and still having a central place in the development of the archipelago, according to a separate agreement which was to enter into force together with the Treaty.
The state, with its sovereignty over a particular territory, determines itself how to use natural resources on its territory. However, in developing the Spitsbergen Treaty was dealt with the establishment of the local jurisdiction based on the terms of this Treaty in framework of which realizes the use of natural resources of the archipelago.
The most stringent conditions related to the development of an additional international gentlemen's agreement on mining regulations were introduced in the Treaty at the insistence of the United Kingdom. In particular, according its proposal mining regulations should be developed and brought into force after the introduction of the Spitsbergen Treaty into force.
The Ministry of Justice of Norway concluded upon review of the draft Treaty on Spitsbergen that the Norwegian government in the case of ratification of the Treaty bind themselves in advance by the decisions that could be taken by the International Commission concerning mining regulations. That is, the Norwegian government in the exercise of its functions bind themselves in advance by such international agreement, which was later approved by the representatives of other countries participating in the Treaty. Such an order setting terms for using the resources of the archipelago was, according to the Ministry of Justice, unusual and offensive.
The Ministry of Justice stated in response to the request of the Norwegian Government that this order of actions was even more questionable from the point of view that the result of it could be mining regulations that on all essential items would be different from the project, which was proposed by Norwegian government. That could be the mining regulations, which would provide persons and entities occupied land areas before the signing of the treaty on Spitsbergen the rights to these areas in the extent and according to the rules of the Annex to the Treaty, and Norway had automatically to recognize solutions of an international official who was competent to recognize the rights of the aforementioned persons and entities, and their rights themselves. In such a scenario it was for Norway of no interest to conduct control over Spitsbergen. Sovereignty over it would be no more than visibility.
These terms of the Treaty has remained unchanged in its current text and represent, according to the Norwegian Ministry of Justice, the provisions which are incompatible with the dignity of a sovereign state. It should be noted that Norway on the signing of the Treaty agreed also with the implementation of norms of international law without transformation in the local national legislation.
In addition, Norway gave consent without having sovereignty over Spitsbergen for the development of an additional international gentlemen's agreement on mining regulations, which by virtue of the principles of the Paris Treaty also regulates interior relations on the archipelago by norms of international law without transformation in the local legislation, as well as two international conventions for conducting research on the archipelago (Art. 5 of the Treaty). Finally, by virtue of the principles of the theory of justice (p. 9 § 2 of the annex to the Treaty) Norway has agreed that an international arbitration would use foreign law on the archipelago, which was under its sovereignty.
Most of the above mentioned provisions of the Treaty define the procedure of acquiring rights to land areas and mining. Norway has agreed to provide the international legal regime of acquisition of these rights for citizens and subjects of the participating countries in Spitsbergen Treaty not as the bearer of sovereignty over Spitsbergen, but as a future participant in the Paris Treaty of 1920. The obligation to establish an international legal regime for the acquisition of these and other rights should not be considered as a manifestation of «the full and absolute sovereignty» (Art. 1 of the Spitsbergen Treaty), but as the consent of Norway that, after the territorial acquisition of the archipelago, its sovereignty over Spitsbergen will be of limited character.
The above mentioned leads to the conclusion that Norway has not a «full and absolute sovereignty» over Spitsbergen but sovereignty limited by the terms of the Treaty. This conclusion may also be justified in using provisions of the draft Convention on Spitsbergen which provided to give for the archipelago a status of «territory of common use withdrawn from the sphere of state sovereignty» as a basis of the Spitsbergen Treaty.
Article 8 of the Treaty provided communicating a draft mining regulations to the other Contracting Powers, before the introduction of the mining regulations into effect, but after the entry into force of the Treaty. Norwegian government agreed with the Commission engaged in development of the Spitsbergen Treaty, that Norway will develop a draft mining regulations and submit it to the other participating countries before the introduction of the treaty into effect because, as followed from the note provided by the Norwegian government, for reasons of constitutional and parliamentary procedure it was necessary for it to submit the Treaty and mining regulations for ratification simultaneously.
Communicating draft mining regulations prior to the introduction of the Treaty into effect did not abolish the provisions of the Treaty, according to which the countries involved should express its attitude to the draft mining regulations. In the case of objection of at least one of them was Norway bound to convene an international commission to finalize the text of the agreement and to approve it. In spite of the objections put forward has Norway not convened international commission and regulated objections bilaterally. At the same time Norway has not complied with the said provisions of the Spitsbergen Treaty in order to have a formal opportunity to enter mining regulations in force as an act of national legislation, but not as an international agreement. It was introduced simultaneously with the Spitsbergen Treaty on August 14, 1925, but unlike the Treaty without ratification.
Under Ttreaty the right of owner ship of landed property is the basis to mining operations, to other types of business, economic and scientific activities which do not contravene mining regulations, international conventions provided for in Article 5 of the Spitsbergen Treaty, as well to local laws and regulations. As a result of unilateral actions at the development of mining regulations and an equilibristic manipulation with juridical technique on the verge of international customary and conventional international law, which were expressed in the substitution of treaty principles by principles of national legislation and the erosion of terminology of the Spitsbergen Treaty and a draft convention on Spitsbergen, the Norwegian government managed to approve such mining regulations, on which exercising mineral rights is available for claims, but not for landed property.
The basis of the treatment determined in Art. 7 of Spitsbergen Treaty has been completely replaced as a result of these violations. Norway has provided the opportunity to acquire the right of ownership of landed property only on a part of the territory of Spitsbergen, and only for those persons and entities who occupied land before the entry into force of the Paris Treaty. However, contrary to the provisions of this treaty, the Norwegian Government did not recognize the mineral rights or exclusive right of ownership for any of these persons.
Norway did not provide for all citizens/subjects of the participating countries the opportunity to occupy land plots and acquire ownership of them at any mining regulations or in accordance with the local legislation, i.e. it did not provide treatment specified in Art. 7 of the Spitsbergen Treaty. In this regard, there is no basis for the realization of the rights of citizens/subjects of participating countries in accordance with Articles 3, 5 and 8 of the Paris Treaty of 1920 in the framework of the international legal regime of the archipelago.
The Norwegian government did not recognize in full the acquired rights of the persons and entities who have occupied the land plots before signing of the Treaty on Spitsbergen, and by that has deprived of them the mining rights. Thus it has not paid any compensation to the above-named persons and entities for expropriation of part of the acquired rights that represents direct violation of Art. 7 the Treaty. Norway has made also attempt to get the rights which are not provided for it by the Treaty on Spitsbergen at the establishment (as a legal entity) of the property right to so-called Public/state lands of the archipelago.
It is characteristic the absence of legal purity for mining regulations in its number of essential provisions governing the ownership relations on the archipelago. Its enactment has led to the violation of Articles 1, 2, 6, 7 and annex to the Treaty on Spitsbergen. The Norwegians have used the erosion of terminology of the Treaty in the mining regulations, substitution of principles of the Treaty by principles of national legislation and approach to mining regulations as a local Norwegian law for the subsequent breach of Articles 3 and 8 of the Spitsbergen Treaty. Applying such mining regulations throughout all the territory of the archipelago did, in fact, invalidate the Paris Treaty of 1920 and greatly complicate the understanding of the question of how should be regulated relations in maritime areas adjacent to the archipelago under this Treaty.
As a result of the United Kingdoms proposal to the draft Treaty on Spitsbergen one of the key issues of the regime of the archipelago: What should serve as the basis of rights to mining - the Treaty's right of ownership to the land plots or laid down by Norwegians in mining regulations right to temporary use of the mining claims, appeared (after the submission by the Norwegian Government of draft mining regulations to the Government of the United Kingdom) in the hands of two English «Crown lawyers» who (it is not known for what reasons) have decided it not in favor for the British companies, but Norway. Corruption aspect of such a decision, in contrast to the similar aspects in relation to the sale of Alaska, is still in the scientific literature, unfortunately, not investigated.
The young Soviet state needed as the air diplomatic recognition after the Civil War. Series of such recognitions occurred in 1924: the United Kingdom recognized USSR February, the 1st, Italy - February, the 7th. Then A.M.Kollontay, shortly before committed a lightning career and rose up from a position of an ordinary diplomat in Soviet trade mission in Oslo to the level of its head, in the form of an ultimatum set for the Norwegians the issue of diplomatic recognition of the USSR in exchange for Soviet recognition of the sovereignty of Norway over Spitsbergen.
At the same time, as far as known to the author, the representatives of the Soviet Union didn't use in the argumentation while deciding this question the fact that Russia in its time was the first who unselfishly recognized the independence of the Norwegian state. Norway, in particular, due to the recognition of the Soviet Union solved its economic and territorial issues, using its plight.
It de jure recognized the Soviet Union February, the 15th. The next day, February, the 16th gave A.M.Kollontay the note to Norwegians in which, inter alia, stated: «The Soviet government recognizes Norwegian sovereignty over the archipelago of Spitsbergen, including Bear Island, and therefore in the future will not raise objections to the Treaty on Spitsbergen of 9 February 1920 and the Mining regulations attached thereto».
Article 8 of the Spitsbergen Treaty does not oblige countries acceding it to express their position on mining regulations. In this regard, more than 80 years remains an open question about the appropriateness and the legal validity of the statement made by the Soviet government on the mining regulations. Firstly, why it made a statement on mining regulations generally; Second, why it pledged not to raise objections against not completely developed and not yet approved the mining regulations; and, Third, why it ignored the question of its legal nature (the act of national legislation or international agreement).
Article 10 of the Spitsbergen Treaty envisaged the possibility of joining the USSR to the Paris Treaty of 1920 after the recognition of the Soviet Union by all countries which have signed the Treaty. The last of them have become the United States. The Soviet Union joined the Treaty on Spitsbergen February, 27th, 1935. Terminological analysis of its official translation into the Russian language leads to the conclusion that a number of key provisions of the treaty translated with errors that obstruct understanding the legal realities of the activities of citizens and subjects of foreign countries on the archipelago. So far there is no qualified translation of mining regulations in to the Russian language. It does not allow practitioners to build such a line in dealing with Norwegian administration of the archipelago, which would take into account all the peculiarities of the regime of Spitsbergen. The question of the legal nature of the mining regulations is still not removed.
The foreign policy committee of the Storting (Norwegian Parliament) during the debate on the law on the protection of the environment on Spitsbergen in 2001 found it necessary to emphasize, that the mining regulations is an act of national legislation, but not an international agreement. This statement demonstrates once again the lack of legal purity in the Norwegian regulatory framework that defines treatment as Spitsbergen and the adjacent maritime areas, covering spaces of about 1 million sq. km.
The total area of land and sea spaces under supremacy of Norway constitutes 30% of the spaces belonging to the European continent, making it the second largest country in Europe. And the basis of the extension of this supremacy in the maritime areas adjacent to the continental part of the state is a narrow strip of land area, the depth of which in some cases is about 30 km. Norway is making significant efforts to extend on favorable for it terms whether state supremacy or Norwegian jurisdiction based on the territorial belonging separately located Spitsbergen on the adjoining to it maritime spaces, as well as located within those the resources of the seabed and its subsoil.
According to the former Russian Ambassador to Norway, member of the State Duma of the Russian Federation Yu.A.Kvitsinskij: «... for decades Norway plays here, though skillful, but quite risky game with the purpose to convert his conditional sovereignty over the archipelago in an unconditional, emasculation Paris Treaty ... and usurping the rights not covered by the said Treaty. These efforts are, unfortunately, a systematic and thoughtful character».
This opinion is completely true to the regime of the spaces adjacent to the archipelago. Differences in approaches of Norway and the other participants of the Paris Treaty of 1920 to the issue of the so-called fishery protection zone of Spitsbergen, about the presence or absence of its own continental shelf explains due to the possibility of establishing in the archipelagos surrounding maritime areas such low level of taxation, as well on the territory of the archipelago.
The tax legislation of the Norwegian mainland provides that companies shall pay 78% of revenues generated on exploiting offshore fields of the country, and accordingly to the Paris Treaty of 1920 the export duty on Spitsbergen «shall not exceed 1 % of the maximum value of the minerals exported up to 100.000 tons, and beyond that quantity the duty will be proportionately diminished» (Art. 8 of the Spitsbergen Treaty).
States participating in the Treaty on Spitsbergen agreed under Article 1 to recognize Norway's sovereignty over the land space located within 10 ° - 35 ° E and 74 ° - 81 ° N on the terms stipulated in the Treaty. And in the article 3 of the Paris Treaty of 1920 we are just talking about one of those conditions - the obligation of Norway to establish local jurisdiction, in particular, for exploiting resources of the archipelago both on land and in the surrounding sea areas. Moreover, the article does not make the exercise of that jurisdiction depending on the type and status of the space in the coverage zone of the conditions of the Treaty.
The Treaty on Spitsbergen clearly draws a distinction between the spaces for which recognize the sovereignty of Norway and spatial scope of its conditions. Norway has long been made to a conclusion that it was preferable for it to use in the spaces covered by the conditions of the Treaty on Spitsbergen, the rules of not conventional but customary international law, which is quite natural, given the constraints imposed on it by the provisions of the Spitsbergen Treaty.
In this Treaty, in particular, to determine the spatial scope of its provisions outside the territorial waters of the archipelago uses geographical concepts - water and fjords. Citizens/subjects of countries participating in the Treaty are entitled within them «subject to the observance of local laws and regulations ... to carry on there without impediment all maritime, industrial, mining and commercial operations on a footing of absolute equality» (Art. 3 of the Treaty). Norway has voluntarily agreed to these provisions of the Treaty which determine the spatial scope of its conditions, as well as other provisions of this international agreement, despite the fact that many of them did not comply and do not comply with rules of customary international law. It does not exempt it from the principle of pacta sunt servanda - treaties must be respected.
Norway undertook under Spitsbergen Treaty to establish a local jurisdiction to regulate relations within the «waters and fjords» through the development of «local laws and regulations». The basis for the development of analogical regulations for coastal states in modern situation is provisions on the exclusive economic zone of United Nations Convention on the Law of the Sea of 1982. Along the way, it should be noted that the terms of the concepts of the Spitsbergen Treaty corresponds to part of the provisions of the Part V of the Convention («Exclusive Economic Zone», Article 56, h. 1, n. A), which in turn do not assume that on their account will be changed obligations of Norway arising out of the Spitsbergen Treaty.
The director of the Legal Department of the Foreign Ministry of Norway R.E.Fife drew the attention at the very considerable similarity of the provisions of the UN Convention on the Law of the Sea of 1982, and the Spitsbergen Treaty of 1920 in his article «The object and purpose of the treaty on Spitsbergen (Svalbard) from the point of view of international law of the sea». Referring to the preamble of the Spitsbergen Treaty and the UN Convention on the Law of the Sea he, in particular, wrote: «The similarity between their texts, even from the point of view of used expressions, is simply amazing».
Under the provisions of this Convention the term «exclusive economic zone» includes water covering the seabed, itself seabed and its subsoil. The coastal state has sovereign rights in it for the purpose of exploring and exploiting, conserving and managing the natural resources, whether living or non-living, of the waters superjacent to the seabed and of the seabed and its subsoil, and with regard to other activities for the economic exploitation and exploration of the zone. These rules have been codified by the III Conference of the UN Law of the Sea, held from 1973 to 1982 and ended with the signing of the said Convention. The concept of the exclusive economic zone was adopted at the conference in 1974.
Article 3 of the Spitsbergen Treaty stipulates that citizens/subjects of the participating countries will be engaged in the spaces mentioned in this article in a variety of activities, including mining, which is equivalent according to the UN Convention on the law of the Sea 1982 to the possibility of «exploring and exploiting ... the natural resources» of EEZ (Art. 56, p. 1a) or « exploring and exploiting natural resources» of the continental shelf (Art. 77, p. 1).
Norwegian lawmakers to get around inconvenient for their country's provisions of the Convention about EEZ, where used the number of the same terms as in the Spitsbergen Treaty, adopted a law on the economic zone of Norway in 1976, which regulates legal relations concerning living resources only in the waters beyond the territorial waters and on located underneath the bottom, but does not affect lying under them seabed and its subsoil.
And then, using it as a basis, adopted the Royal resolution on the fishery protection zone around Spitsbergen in 1977. This method of legal technique has been used to circumvent the provisions of the Spitsbergen Treaty which do not provide for the division of the coastal water areas on their thickness and located underneath the seabed and its subsoil. This resolution can not be classified as local laws and regulations even on that ground that it does not guarantee the same rights for private individuals and companies of the participating countries in the Spitsbergen Treaty in the most part of the waters surrounding the archipelago, as in its territorial waters. The use of this national regulation is a direct violation of Paris Treaty of 1920, Art. 3.
Norwegian officials to justify their position refer to the fact that Norway's sovereignty over Spitsbergen, as follows from Article 1 of the Treaty, has been recognized only over the land area of the archipelago, and the conventional scope of its territorial supremacy extended by Articles 2 and 3, where is mention of the territorial waters of the archipelago. The emphasis is usually made on the right of Norway to establish such a zone in accordance with the provisions of the UN Convention on the Law of the Sea and its sovereignty over the archipelago, but silenced its conventional obligation to establish local jurisdiction for the exploitation of the resources of the archipelago.
Another important point of the Norwegian position is statements that international sea law did not contain such institutions as the 200-mile exclusive economic zone, continental shelf in 1920, and therefore, the provisions of the Spitsbergen Treaty is not applicable outside the territorial waters of the archipelago. In this regard, it should be noted that at a specified time in the international treaty law did not exist a number of other institutions established by the UN Convention on the Law of the Sea, and in addition the spatial scope of the terms of the Treaty, on which has been recognized Norway's sovereignty over the archipelago differs from the land territory of Spitsbergen, over which the sovereignty of Norway was recognized.
In particular, Article 2 of the Treaty is not about extending the scope of its territorial supremacy, but the rights of individuals and companies and, accordingly, on the limitation of the sovereignty of Norway in the field of hunting and fishing in the territorial waters of the archipelago, as well as there is specifically provided its rights on the environmental regulation on the territory of Spitsbergen, in particular with regard to the principle of equal treatment of foreign nationals. It comes in Article 3 of the Treaty on Spitsbergen about providing certain rights to individuals and companies of the participating countries of the Treaty on the territory of the archipelago, its fjords and waters that they exercise in accordance with the local laws, as well as about the ports of mainland Norway.
Norwegian lawmakers have used the terminology that runs counter to the provisions of the Spitsbergen Treaty in establishing the boundaries of the territorial waters of Spitsbergen. The text of the Norwegian regulations on the border of the territorial sea of Spitsbergen (Svalbard), approved by Royal resolution No. 3990 on 09.25.1970 is very brief: «The border of the Norwegian territorial sea around Svalbard (see Royal resolution of February 22, 1812) is set at 4 nautical miles (by straight baselines) outside and parallel to the following points ... (follows a list)».
The differences between the concept of «territorial waters of territories» of Spitsbergen, used in Paris Treaty of 1920, and a classic institution of sea law - «territorial sea» of the coastal State are in the treatise of well-known Russian scientists A.N.Vylegzhanin and V.K.Zilanov: «Spitsbergen: legal regime of surrounding maritime areas» in which special attention is paid to the difference in the amount of the rights of foreign nationals in the territorial waters of Spitsbergen under Paris Treaty of 1920 and the territorial sea of the coastal State in accordance with the norms of modern international law of the sea.
Based on the conducted comparisons, the authors come to the well-reasoned conclusion that «the term «territorial waters of territories» of Spitsbergen could be understood as «the territorial sea of Spitsbergen» only because of the agreement ... of concerned States participating the Treaty of 1920, not in force of Norwegian law - until such consent is not recorded in any international treaty».
Consequently, the Norwegian legislators have no legal grounds for using such classic institution of modern international law of the sea as the «territorial sea» for establishing an exclusive economic zone or a continental shelf around the archipelago. Taking into account this, another juridical phenomenon in international law, the legal basis of solution of the issue of borders of EEZ of Spitsbergen or its continental shelf may be the same geographical coordinates within which was recognized sovereignty of Norway, as in international customary and modern conventional sea law there are no other legal basis for establishing the boundaries of the above mentioned spaces.
The basis of a compromise solution for the regulation of relations between Norway and other countries in the coverage zone of the conditions of Spitsbergen Treaty could serve also provisions of UN Convention on the Law of the Sea of 1982, taking into account the consent of the countries participating in Spitsbergen Treaty on the use by Norway of the term territorial waters for the application of the Convention's provisions related to its spatial scope around Spitsbergen, and subject to the establishment by Norway of a local jurisdiction to meet in its framework of the principle of «full equality» between the Norwegians and foreign citizens/subjects of the States participating in the Treaty in respect to different kinds of economic activities in the coverage zone of the conditions of the Spitsbergen Treaty regardless of the status of spaces established around the archipelago under the provisions of the Convention.
The current legal approach of Norway to the considered issues is a violation of Articles 1 and 3 of the Treaty on Spitsbergen, where shows the geographical limits of this Treaty's scope. These limits were established in 1910 in the draft convention on the Spitsbergen archipelago under which envisaged giving the status to the archipelago of «territory withdrawn from the sphere of state sovereignty» and the norms of which have been used as the basis of the Spitsbergen Treaty.
Norwegian official representatives argue that «there is no indication about the water areas outside territorial waters» in the Treaty on Spitsbergen. Based on this logic the term «water and fjords» used in the Spitsbergen Treaty should be taken as the internal waters of the archipelago. It is a very illustrative in this regard manipulation with the mining regulations, the provisions of Article 3 of the Treaty about the right of citizens/subjects to engage in mining and maritime operations which are a technical basis for exploiting the geological shelf of the archipelago and with Norwegian petroleum legislation applicable to the oil and gas fields of the seabed under the jurisdiction of Norway. Full regulatory framework of this legislation is in Norway's submission to the UN Commission on the Limits of the outer continental shelf.
This database consists of a series of provisions of Norwegian legislation with respect to (oil) deposits located on the seabed and covered either by the supremacy of Norway, or by its jurisdiction. The first in the series of Norwegian regulations stays Royal resolution of May 31, 1963. By analogy with the Spitsbergen Treaty there are not mentioned nor the Norwegian continental shelf, nor any of its borders. It states there: «The bottom of the sea and its subsoil in the submarine areas outside the coast of Norway are subject to Norwegian State supremacy in regard to exploring and exploiting mineral deposits to depths allowing exploiting deposits, excluding current maritime borders ...».
There where not officially established boundaries of the territorial waters at the specified time at Spitsbergen. However, the number companies of countries participating in the Treaty began to make demands on the acquisition of mining claims in the waters of Spitsbergen and mining inspector allocated them to use. From the point of view of the Treaty such actions of mining inspector were of unauthorized character and even, in fact, constituted a violation of articles 7 and 8 of the Treaty, as Art. 7 provides for granting a treatment of acquisition of ownership of property to the land plots only on the land territory of the archipelago (the Treaty provides for exercise of rights for mining as part of ownership of the land plots), and Art. 8 limit the spatial scope of the mining regulations only to land territory of the archipelago.
This fact has gone unnoticed by countries participating in the Treaty of Spitsbergen because it provided for mining not land plots and mining claims. Since officially established boundaries of the territorial waters around Spitsbergen did not exist at the time there, «inactivity» of the Norwegian government on exercising operations by foreign companies in these spaces in 60 years can be qualified as its tacit consent to the extension of the mining regulations on the water located beneath the bottom of the sea areas adjacent to the archipelago.
Acquisition of mining claims in the waters of the archipelago facilitated by the fact that the provisions of mining regulations do not regulate the question about where can be acquired mining claims. Provisions of mining regulations only provide for conducting exploration on the land territory of the archipelago. In accordance with mining regulations, § 7, p. 2 for the conduct of exploration activities «on someone else's property or on public lands» must be obtained a certificate for the exploratory from the mining inspector or the chief of the police of Spitsbergen.
According to the mining regulations the issue of granting the right to use the mining claims decides mining inspector - international official who performs his duties in accordance with the functions defined for him by the mining regulations. (By virtue of considered above Norwegian normative manipulation with legal nature of mining regulations is status of mining inspector of a controversial character.)
Securing mining inspector the right to use the mining claims for citizens/subjects of countries participating in Spitsbergen Treaty in the waters of the archipelago in 60 years should be considered as exceeding his official powers. If we consider the mining regulations as an act of domestic law, as well a mining inspector as the Norwegian state employee, then such his actions anyway would require a corresponding decision of the Norwegian legislators. (Borders of the «Norwegian» territorial sea around Svalbard were established only in 1970).
Actions of the Norwegian legislative and executive authorities in this matter were not based on the provisions of the Treaty on Spitsbergen but on the «Law on Svalbard». In footnote 7 to § 4 of this law and «Prescriptions about the mining regulations for Svalbard» stressed Norwegians that the mining regulations issued as an ordinary act of national legislation. These regulations were developed after negotiations with the most relevant countries participating in the Treaty and were not annexed to the draft mining regulations, circulated in 1921 to all member countries of the Treaty. Because of this, these prescriptions can not serve from the international legal point of view as proof for the nature of mining regulation as act of national legislation.
Norwegians indicated the possibility of the establishment of the corner points of mining claims in the fjords of the archipelago in «Prescriptions on boundaries of claims», p. 7, adopted on 26 June 1970. The next step was the establishment of «the boundaries of Norwegian territorial sea of Svalbard» pursuant to the prescriptions of September 25, 1970. Mining inspector began after adoption of two these prescriptions issuing certificates which allowed conducting exploration work within the territorial sea of Spitsbergen.
Thus, without taking specific legislative decisions on mining regulations, assuming that it is an act of national legislation derivated from the «Law on Svalbard», basing on the provisions of customary international law that the state in full has sovereignty over land and the territorial sea, and without fixing the spatial expansion of the scope of the mining regulations in their legislation, the Norwegians «legitimize» the above-mentioned actions of the mining inspector.
Extension of spatial scope of the mining regulations by Norwegians to the seabed and subsoil of the territorial waters of Spitsbergen was intended to disguise obligation of Norway provided for in Art. 3 of the Treaty to develop local legislation regulating economic activities, including mining in the depths of the seabed within the maritime areas that are adjacent to the coast of the archipelago, and which are listed in the same article of the Treaty. Moreover, such an extension has divided the archipelago's territorial waters to the seabed and subsoil thereof, as well as the thickness of waters lying above.
It was adopted a Norwegian petroleum law in 1985, and its new edition in 1996. It is the only one law of Norway, which defines the «Norwegian» continental shelf repeating largely the provisions of Article 76 of the UN Convention on the Law of the Sea of 1982. However, the provisions of this Act with respect to the spatial scope of its action are formulated in such a way that they suggest the possibility of applying the law first of all with respect to oil and gas activities related to oil and gas deposits, subject to Norwegian jurisdiction and located on the seabed, and only «by the way» to «the Norwegian continental shelf».
It says also in both versions that the law does not apply in the territorial sea and internal waters of Spitsbergen, and in the second edition - in the land of the archipelago (see § 1-4, clause 5). Moreover an adjective «Norwegian» determining the territorial sea belt adjacent to the archipelago in regulations about «the boundaries of Norwegian territorial sea of Svalbard» had disappeared in the text of the petroleum law. Such fine terminological manipulations are a distinctive feature of regulations developed by Norwegian lawyers on exercising the rules of international treaty law with regard to maritime space, adjoining, first of all, to Spitsbergen.
If you look at the legislation of Norway's neighbors on the Arctic Ocean - Denmark and Russia, it can be noted that such constructions do not have, for example, the Danish legislation on the continental shelf. The Russian legislation on the continental shelf contained provisions that the «definition of the continental shelf is applied ... to all the islands of the Russian Federation» and, accordingly, to the external borders of the Russian continental shelf.
These provisions of the Norwegian legislation should be taking into consideration by its neighbors - Denmark and Russia, and the UN Commission on the Limits of the Continental Shelf under the delimitation of maritime spaces and determination of the outer limits of the continental shelf in the Greenland and Barents Seas and also in the Arctic Ocean. Quite logical question arises with such Norwegian approach, whence should measure such boundaries - from mainland Norway or from Spitsbergen. Somehow, neither Russia nor Denmark, nor the UN Commission on the Limits of the continental shelf have not taken into account when establishing appropriate boundaries a peculiar legal construction developed by the Norwegians and representing not only a violation of the UN Convention on the Law of the Sea of 1982, and the Vienna Convention on the Law of Treaties of 1969.
In addition it would be highly desirable to Russia before the delimitation to conduct the negotiations with Norway with respect to securing the rights of Russian legal entities and individuals in the maritime areas adjacent to Spitsbergen, after the conclusion of a bilateral agreement on maritime delimitation between the two countries and the ratio of provisions of the treaty of 2010 with the provisions of the Spitsbergen Treaty of 1920, providing for the establishment of a special regime in the zone covered by its terms.
The Norwegian state established such rules in the petroleum law for the mainland, which doesn't exclude the possibility of their application to underwater oil and gas fields in the sea areas around the archipelago, which is a direct violation of the provisions of Article 3 of the Treaty on Spitsbergen. No reaction of the participating countries in the Spitsbergen Treaty on these legislative actions of the Norway was not followed (see a note of the Ministry of Foreign Affairs of USSR dated June 14, 1988 and information about the British note of March 17, 2006 ).
Some Russian experts specializing in international legal issues on the Arctic Ocean think that the Soviet side believed that it was possible to influence the course of negotiations on the delimitation of maritime areas with Norway by the conclusion of the Agreement between the USSR and the USA on the maritime boundary in the Bering Sea and Arctic Ocean (so-called Baker - Shevardnadze Line) of June 1, 1990.
However, the absence of the Soviet reaction to a specific fact of establishing «Norwegian» jurisdiction over the resources of the seabed around Spitsbergen, in accordance with the legislation of the continental part of the country (the Norwegian petroleum law of 1985) indicating a lack of understanding in the USSR of actual legal conditions in this Arctic region, and respectively, could not affect the position of Norway.
Summarizing the foregoing, we can say that in the basis for legal decisions of the Norwegian state with respect to coverage zone of the conditions of the Treaty on Spitsbergen lie the combination of rules of customary international law in combination with a randomly chosen international treaty law in such interpretation, which does not follow the conventional order of implementation of these norms in national law but which, in contravention of the provisions of the Spitsbergen Treaty is beneficial to it, which is understandable, given the constraints imposed on it by the provisions of the Treaty.
As a result of creation of the legal constructions reviewed above lie in the basis of Norway's claims on the resources of the seabed in the coverage zone of the conditions of the Treaty on Spitsbergen attempts to install over these resources either «Norwegian» supremacy, which deduces from the Geneva Convention on the Continental Shelf of 1958, whether «Norwegian» jurisdiction, which deduces from the sovereignty over the continental part of the country. But attempts to establish the boundaries of these claims are based on the provisions on the continental shelf of the UN Convention on the Law of the Sea of 1982.
It is more in line with Russia's interests in the last question not to follow the Norwegian approach to these artificially complicated by them international legal issues of Spitsbergen but consistent line, providing execution of conditions of the Spitsbergen Treaty and the UN Convention on the Law of the Sea 1982 by Norway in the form in which they are defined in these international agreements.

Журнал Представительная власть- XXI век: законодательство, комментарии, проблемы [Текст]. - М. : ИД "Бухгалтерия и банки", 1994 - . - ISSN 2073-9532. - Выходит 8 раз в год 2010г. № 7/8
Орешенков, А. М. Норвежский натиск на северо-восток /А.М. Орешенков. - С.33-38/
http://www.pvlast.ru/archive/index.728.php